Нам представляется, что сегодня нисколько не снята с повестки дня проблема киевского русского оранжизма. Она снова актуализуется по мере приближения к очередным президентским выборам на Украине.
В свете данной ситуации есть основания задаться рядом вопросов: каковы истоки и причины процветания оранжистских настроений в среде русскоязычных киевлян? Имеет ли это явление свои особенные черты или они всеобщи и проистекают из неправильно понятой либеральной идеи?
Нам кажется, что Киев тут отличен от, предположим, Харькова или Симферополя. В последних, без сомнения, тоже в той или иной мере наличествуют типические черты ассимиляции в оранж, однако, всё-таки, не в киевских масштабах.
Киевский русский оранжизм – явление причудливое. Порою кажется, что при каком-нибудь ином историческом раскладе киевская среда оранжистов вполне могла бы служить проводником отнюдь не изоляционистских, но даже имперских идей. Уже сам по себе пёстрый этнический состав среды складывается в типично имперскую картину: наряду с русскими – евреи, поляки, армяне и… украинцы. А язык родной (и притом – никем не навязанный, впитанный с молоком матери) у всех один. Русский. Да и фундамент духовной самоидентификации общий – русская культура. (О людях малообразованных и закостенело-просоветских, пусть и русскоязычных, мы сейчас не говорим, поскольку к рассматриваемой среде они отношения не имеют.) Состоит же среда, напротив, из людей в большей или меньшей степени просвещённых – эмэнэсов и ИТРов, доцентов и профессоров, писателей и режиссёров, художников и музыкантов.
В большинстве своём все эти интеллектуалы всегда осознавали провинциализм киевской жизни. На протяжении десятилетий «застойной» эпохи основными окнами в большой мир (учитывая, к тому же, что контакт с дальним зарубежьем был затруднён) для них неизбежно являлись российские «толстые» журналы, фильмы Тарковского, песни Высоцкого, поездки в Москву и Ленинград, где можно было попасть на Таганку и в БДТ, на концерт Рихтера в Большом зале консерватории и выставку «Москва-Париж» в Пушкинском музее. Приоритетным самиздатовско-тамиздатовским чтением для них были отнюдь не Стус и Дзюба, но Бродский и Солженицын, «Доктор Живаго» и воспоминания Надежды Мандельштам. Впрочем, отнюдь не все из них так уж рвались к запретному чтиву. Многие люди этого слоя были ориентированы на добропорядочно-успешное продвижение по служебной лестнице и весьма равнодушно реагировали даже на позорные явления, имевшие место совсем рядом (что называется – под боком!), на драматичные повороты судеб своих замечательных земляков: будь то арест кинорежиссера Параджанова, травля композитора Сильвестрова, выталкивание из страны писателя Виктора Некрасова (между прочим, фронтовика, автора знаменитой повести «В окопах Сталинграда»).
Вернёмся к той части среды, которая была восприимчива к оппозиционно-вольнодумным настроениям. Некоторые её представители, сочувствовавшие украинской национальной идее, были тогда каплей в море. Временами в этом социуме циркулировали туманно-елейные разговоры о будущей «свободной суверенной стране», в которой русским будет лучше, чем в России, а евреям лучше, чем в Израиле (памятная фраза из мифотворческого арсенала начала 1990-х вполне под стать отвлечённому идеализму тех настроений). Превалировало всё же другое. Многие из антисоветски-ориентированных киевлян сочувствовали трудностям, а порой и обидам украиноязычного населения, но рассматривали их в одном пакете с другими ограничениями прав и свобод, характерными для тогдашнего строя. Никакой личной вины перед украинцами эти люди не ощущали. Да и не имели. Учтём, к тому же, что общие установки на запретительство, исходившие в своей основе от тоталитарно-бюрократического Центра, с удвоенным рвением проводились в жизнь на местах бесчисленным множеством сугубо украинских начальников и начальничков. Подобные «поддержка и энтузиазм миллионов» проявлялись в полном соответствии с расхожим афоризмом: если в России ногти стригут, то в Украине пальцы рубят. Между прочим, собирательный образ запретителя, как правило, рисовался русскоязычно-киевскому «коллективному бессознательному» не в виде таинственного пришельца с далёкой планеты Лубянка, но в обличии укоренённого в местной почве угрюмого и хитрого куркуля, методично твердящего нечто вроде: «Щоб нiяких Шнiток в програмi не було!» (эту фразу устное городское творчество приписывало одному из тогдашних директоров киевской филармонии).
Почему же в эпоху перестройки люди рассматриваемой среды вдруг стали такими ярыми «патриотами» Украины? (Понимаем под «патриотизмом» нынешний хуторянский взгляд на Большую Родину — Авт.)
Тому, на наш взгляд, есть несколько причин.
Во-первых, к этому времени контингент киевлян существенно изменился. Благодаря исходу многих даровитых нонконформистов всё в те же Москву и Питер, а также – еврейской эмиграции (на самом деле – не только еврейской, если учесть, что с помощью иного «паровоза»-Шапиро покидало страну немало примкнувших Шепиловых и Шепиленко), освободилось пространство, заполнившееся совсем иными людьми.
Впрочем, освободилось оно не только в Киеве, но и в Харькове, и в Донецке, и в Днепропетровске.
Какой смысл, однако, был энергичным карьеристам с амбициями хозяев положения стремиться в города, не имевшие столичного статуса? Вот и ехали предприимчивые, целеустремлённые выходцы из западноукраинских городов и восточноукраинских сёл — в Киев. А по мере того, как укреплялись их вес и влияние в столичной среде, многие коренные киевляне (вынужденные контактировать с ними хотя бы по работе) постепенно приобщались к их образу мыслей, их системе ценностей. К концу 1980-х статистическое соотношение коренных киевлян и приезжих было достаточным для благоприятствования таким процессам.
Во-вторых, существенной предпосылкой «украинизации» сознания киевлян явилась проблема Чернобыля. К панике, охватившей тогда, в 1986 г., городских жителей, относиться иронически невозможно. Тревоги по поводу киевской экологической ситуации имели (да и сейчас имеют) серьёзные основания. Понятно, что взбудораженное испугом массовое сознание ищет в такой ситуации палочку-выручалочку. Для многих в то время такой спасительной зацепкой оказалась, в частности, антиимперская идея. В тогдашнем прикладном ракурсе она выглядела примерно следующим образом: все беды – от чрезмерного диктата Политбюро и КГБ; если разрушить советскую империю, то этот диктат будет автоматически ликвидирован; соответственно и различные опасности (в том числе – экологические) сойдут на нет. Надо сказать, что теперь, когда мы лицом к лицу соприкоснулись с новой, суверенной (антирусской и, в сущности, с поместно-имперской) властью, сильно поубавились даже надежды на недопущение ею нового Чернобыля. Некомпетентность ни в чем, амбициозность и скоропалительность в сочетании с безответственностью, характерные для нынешнего «оранжевого» руководства, не позволяют видеть в его лице надёжной защиты от техногенных катастроф.
И – самое главное, в-третьих. На рубеже 1980-х и 1990-х с внушительной силой проявили себя глобальные, общемировые идейные поветрия. Речь идёт об, условно говоря, «прогрессистских» тенденциях, помноженных для жителей бывшего Союза на разочарование в идеях и практике коммунизма. Альтернативой «совку» для большинства граждан колеблющейся империи как раз и явилась та самая неправильно понятая либеральная идея.
Интеллигенции раньше казалось: либерализм – система воззрений, предполагающая, что важнейшей общечеловеческой ценностью является свобода, а первостепенной общественной задачей – защита прав человека. Понятие «либерализм» ощущалось родственным таким понятиям, как «плюрализм», «толерантность». Не случайно прилагательное «либеральный» в быту ассоциируется с проявлениями терпимости.
Совсем иным выглядит либерализм в нынешней интерпретации, произвольно вычленяющей изо всей совокупности прав человека одно-единственное, расцениваемое в качестве главного. Речь идёт о праве на частную собственность и её неприкосновенность. Гарантией его соблюдения является стабильный режим рыночной экономики.
Что же до остальных прав, то их новоявленные «либералы» отменять не собираются, но… Такое ощущение, что логически-понятийный аппарат людей, стоящих на подобных позициях, работает, как ни странно, в режиме ненавистного им марксистского образа мыслей. Точнее – не марксистского (если иметь в виду подлинный марксизм, во многом – утопическое, но не беспросветно-вредоносное учение), а мышления в духе схем из советско-вузовского казарменного курса общественных дисциплин. Говоря конкретнее: новые «либералы» полагают, что есть базис – рыночная экономика, а есть надстройка – всё остальное. Если будет установлен стабильный рынок, то остальные свободы-права автоматически придут в действие.
Есть у «либералов» конкретный пример, долженствующий подтверждать их правоту: государство, успешно реализовавшее упомянутые базисно-надстроечные принципы. Что же это за страна? Чтобы догадаться трёх попыток не надо. Ну конечно же – США! Соответственно, как полагают «либералы», право Америки на статус единственной сверхдержавы, диктующей всему миру, как ему надо жить, не подлежит даже и обсуждению.
Понятно, что значительная часть приверженцев подобных идей руководствуется устремлениями попросту меркантильного толка; что не последнюю роль играют в этой ситуации даже сугубо приватные обстоятельства (к примеру, наличие близких родственников в США). И всё же немалое число людей, ориентированных на подобный «либерализм», не преследует при этом никаких личных выгод, не относится к категории преуспевающих.
В среде киевских оранжистов вполне хватает бескорыстных фанатиков. К сомнениям, к скептическому пересмотру взглядов и оценок такие люди не склонны. Казалось бы, с 1991 по 2004 год немало воды утекло, к тому же - существенно облегчился доступ к разнообразным информационным источникам. Вместе с тем, никак не отрезвили этих киевлян ни провальные результаты российского ельцинско-гайдаровского эксперимента 1990-х, ни судьбы многих стран «третьего мира», уже веками пребывающих во временной, по «либеральному» мнению, стадии «дикого капитализма».
Распад Союза в 1991 г. будущие оранжисты без обдумывания восприняли как неизбежное и необходимое условие внедрения «либеральной» панацеи. Тем более что того же мнения придерживались не только модные тогда московские депутаты-межрегионалы, но и другая авторитетная для «либералов» инстанция: руководство США. В итоге подобные настроения волей-неволей толкнули таких киевлян в объятия украинской идеи, когда СССР рухнул и началась эпоха «незалежности». Тут-то и проявились в полной мере три существенные и выразительные социально-психологические особенности русскоязычного Киева, ключевые (на наш взгляд) для атмосферы будущего оранжизма:
1) Готовность к отказу от изначальных духовных и культурных устоев в угоду сиюминутной политической целесообразности.
Во второй половине 1990-х тот факт, что украинская власть взяла твёрдый курс на национализм, сомнения ни у кого не вызывал (президентом страны, между прочим, тогда был как раз Кучма, позднее столь ненавистный оранжистам). В определённых кругах киевской общественности возникла потребность сформировать альтернативу настораживающим тенденциям, выразить иную точку зрения на животрепещущие для страны проблемы. В частности, с этими целями политолог и правозащитник Владимир Малинкович попытался вместе с группой единомышленников создать Клуб творческой интеллигенции. Под эгидой этого Клуба предполагалось проведение различных дискуссий, тематических вечеров и других интеллектуальных акций.
Учредительное заседание Клуба состоялось в июне 1997-го. Актовый зал киевского академического Института математики был заполнен до отказа. Аудитория пестрила выразительными, живыми лицами записных книгочеев, концертно-вернисажных завсегдатаев, очкариков и неформалов. Ожидалось, что именно такие люди будут склонны поддержать новое сообщество.
В своих выступлениях члены Клуба говорили о наболевшем. О том, что своими действиями власть хоронит демократический проект мультикультурной Украины, способной обеспечить равенство возможностей для украино- и русскоязычного населения. О том, что новое законодательство, препятствующее получению образования на русском языке, перекрывает тем самым путь к профессиональной, творческой, духовной реализации для значительной части граждан страны. Особо запомнился рассказ историка и искусствоведа Сергея Мамаева (безвременно скончавшегося полтора года назад) о борьбе за открытие в Киеве музея А. С. Пушкина; о том, как подвижническое стремление людей культуры представить киевлянам уникальную экспозицию, состоявшую из подлинных вещей, документов и книг пушкинской эпохи, наталкивалось на симптоматичный чиновнический ответ: «Ще скажіть, щоб вам в Україні влаштували музей Гомера».
Что же представлял из себя отклик на эти выступления? Расплывчатые, витиеватые монологи украинских мэтров Мирослава Поповича и Вадима Скуратовского, уклонившихся от оценок непростой ситуации. А также – две провокационные «домашние заготовки»: поднявшийся с места ангажированный журналист горделиво заявил, что, хотя он – человек русскоязычный, во всех социологических опросах тем не менее сознательно пишет, что его родной язык – украинский (то есть – лжёт!); вышедший на трибуну подросток ледяным самоуверенным тоном сообщил аудитории, что ему безразлично, в какой школе учиться – русской или украинской, поскольку он готов идти навстречу интересам… руководства страны (!).
Как же реагировали на происходящее упомянутые выше умники-очкарики, книгочеи-завсегдатаи? Да никак. Не проронили ни единого звука. Лишь после того, как заседание окончилось, они подали голос, обрушившись со шквалом упрёков и недовольства в адрес… Малинковича и его единомышленников. Будущие оранжисты обвиняли представителей Клуба в политическом экстремизме, в большевистской непримиримости.
В подобной атмосфере Клуб протянул немногим более полугодия. Даже формальной регистрации своего детища активисты добиться не смогли.
Теперь в Киеве иные абсолютно русскоязычные господа публично нередко заявляют, что украинская культура «нам ближе».
Явственно просматривается в этих кругах и такая отчетливая тенденция –
2) Воля к сотворению кумиров.
В конце 1990-х будущие киевские оранжисты дружными рядами ринулись на лекции московского мыслителя и теоретика культуры А., который был одной из значительнейших фигур тогдашней российской интеллектуальной жизни. Не единственной фигурой, но новоявленным киевским поклонникам А. это было, однако, невдомёк. За годы «незалежности» живое ощущение московско-питерского культурного контекста в их среде изрядно поубавилось (так и не получив какой-либо адекватной компенсации). Да и тяги к подобной живой вовлечённости у них не было. А вот имитировать подобную тягу, убеждая не только окружающих, но и самих себя в том, что по-прежнему держат руку на пульсе современных интеллектуальных процессов, этим людям очень даже хотелось.
Своих целей добились в этой ситуации и устроители выступлений – руководители издательства «Дух і Літера» Л. Финберг и К. Сигов, а также поддержавший их инициативу тогдашний ректор Киево-Могилянской академии В. Брюховецкий. Всячески укрепляя харизму А. в киевской среде, устроители немало содействовали таким образом раскрутке собственных персон.
Киево-Могилянская академия присвоила московскому мыслителю степень почётного профессора. В связи с этим встал вопрос: на каком языке А. смог бы прочесть инаугурационную речь? Известно ведь, что выступления на русском в стенах националистической alma mater запрещены. В качестве выхода из создавшейся ситуации устроители предложили почётному гостю… выступить на языке, неизвестном большинству аудитории. В результате, А. прочёл свою речь на английском языке.
Хотя его выступление и сопровождалось переводом на украинский (то есть, всё же было таким хитроумным путём доведено до сведения слушателей), трудно было отделаться от ощущения натужной неестественности. Аудитория сделала для себя в этой ситуации вполне определённые выводы: вот что значит поступок настоящего русского интеллигента, испытывающего чувство вины перед несчастной, многострадальной украинской нацией.
Так устроителям церемонии (в недалёком будущем – активным вдохновителям Майдана) удалось — вольно или невольно — «впарить» в сознание русскоязычных киевлян установки, изрядно усилившие податливость последних идеологическим манипуляциям 2004-го года, на сей раз уже намеренным.
История с культом А. интересна, однако, не только сама по себе. Точно с таким же энтузиазмом будущие киевские оранжисты искали и политического мессию, способного осуществить вожделенные рыночные реформы. Кандидатуры на эту роль время от времени менялись: в начале «незалежности» подобные надежды возлагались на В. Чорновила, затем – на В. Ланового, в итоге – сконцентрировались на фигуре В. Ющенко.
Показательным феноменом выглядит факт, что люди, охотно слушавшие благочестивые проповеди А., в серьёзных общественных ситуациях демонстрировали поразительную
3) Терпимость к человеконенавистническим умонастроениям.
В январе 2004 г. Шевченковский районный суд Киева вынес решение о прекращении выпуска газеты «Сільські вісті». Основанием для позиции суда послужил факт публикации на страницах газеты зоологически-антисемитских измышлений Василия Яременко, никак не опровергнутых редакцией.
Казалось бы, подобное судебное решение имело основания снискать поддержку в прогрессивных городских кругах. Не тут-то было. Хлынул поток негодований, причины которого просты: наказанная газета была органом Социалистической партии Украины, ставшей в скором времени одной из ведущих оранжевых сил (Майдан ведь был уже не за горами).
Что ж, даже и при таких обстоятельствах «либеральные» интеллектуалы вполне могли бы прореагировать по-иному:
— призвать лидеров тогдашней антикучмистской оппозиции к отмежеванию от идейной линии газеты (что могло бы, между прочим, пойти на пользу позитивному имиджу оппозиции);
— констатировать факт недостаточности наказания одной газеты при условии, что имеются в стране и другие органы печати («Персонал», «Ідеаліст» и др.), пропагандирующие ксенофобию.
Вместо этого среда будущих оранжистов разразилась заявлениями, ставящими на одну нравственную доску воинствующее человеконенавистничество и попытки ему противодействовать (пусть не самые последовательные и эффективные). Действия инстанций, наказавших газету, в упомянутых заявлениях были (ау, изложенная выше история с Клубом!) квалифицированы как экстремистские.
Среди озвучивавших подобную позицию были и евреи (считаем возможным, уместным и правомерным коснуться данной темы, поскольку люди эти, вне зависимости от своего этнического происхождения, в большинстве своём, в последние десятилетия являлись частью русского Киева; причастность некоторых из них в нынешние времена к деятельности еврейских общественных организаций обусловлена, по преимуществу, прагматическими причинами).
В частности, сопредседатель комитета «Бабий Яр», правозащитник Семён Глузман, выступая на заседании комитета, специально посвящённом ситуации с «Сільськими вістями», нашёл следующее объяснение антисемитизму в современной Украине: всё дело, дескать, в том, что евреи составляли внушительный процент сотрудников украинского НКВД 1930-х. Выступление Глузмана не вызвало никаких возражений со стороны коллег по комитету. Демонстративно-протестный выход из зала двух возмущённых представителей независимой аудитории не нарушил «Версаля», царившего на заседании.
Итак, предпосылок для процветания оранжистских настроений в среде русскоязычных киевлян было накоплено достаточно.
Остаётся, между тем, ощущение, что подоплёка рассматриваемого феномена не исчерпывается ни идейными тенденциями, глобальными и локальными, ни конкретными обстоятельствами и фактами.
Явно присутствует в природе киевского русского оранжизма и некая таинственная, иррациональная составляющая.
Воистину заколдованное место – Киев. Меняются эпохи, происходят грандиозные исторические потрясения, на авансцену выдвигаются различные (подчас – не связанные между собой) социальные и этнические слои, различные (подчас – взаимоисключающие) политические силы, но все они почему-то упорно воспроизводят одну и ту же, неизменную атмосферу городской жизни. С поразительной стабильностью тон в городе задают обширные сообщества людей, не склонных к рефлексии, охотно поддающихся внушению, предпочитающих индивидуальному выбору, самостоятельной мысли бездумное хождение в стаде.
Кто знает: может быть позорное, чудовищное дело Бейлиса случилось почти век назад именно в Киеве оттого, что было в этом месте немало людей, способных верить дремучим наветам и мифам, подверженных стадному мракобесию.
Может быть, советский Киев 1960—1970-х был по-особому неуютным для людей ярких и талантливых, круче других регионов страны расправлялся с инакомыслящими оттого, что многочисленный городской обыватель воспринимал происходящее со стадным безразличием (не стоит, возможно, преувеличивать в этих случаях роль страха; времена на дворе были уже не сталинские).
И, конечно же, явно весомую роль в киевских событиях конца 2004-го года сыграло наличие несметного количества горожан, готовых с большой охотой предаваться стадной эйфории: исступлённо суетиться вокруг Майдана; верить в то, что установка на идеи хуторянско-провинциалистского толка – это и есть путь в Европу; принимать в качестве допустимой нормы общественного сознания развязные оскорбления вроде «язык попсы и блатняка» и безапелляционные напутствия вроде «Думай по-українськи!».
И, увы, наш диагноз таков: культурный Киев, в результате дрейфа в украино-националистическую (ныне читай — в оранжево-антирусскую) сторону неизбежно стал весьма более «провинциальной русской провинцией», чем Харьков, Одесса или Крым, и весьма более «провинциальной украинской провинцией», чем Ивано-Франковск (Станислав) или Львов.
Размышляя о феномене киевского русского оранжизма, следует учесть и классовое место интеллигенции в современном обществе.
Условно можно говорить о так называемом «среднем классе», окруженном, как в слоеном пироге, с двух сторон: сверху – олигархатом, интересующимся только деньгами и властью, снизу — «простым народом», интересующимся всем понемногу — от тех же денег до мыльных опер.
Не стоит сбрасывать со счетов и позицию мелких и средних буржуа, которые успели обзавестись умеренным капиталом и которых простыми приёмами нейро-лингвистического программирования накануне предыдущих президентских выборов укрепили в испугавшей их мысли, что «придут донецкие и отнимут бизнес». Как будто «днепропетровские» или «галицкие» акулы чем-то лучше.
Так вот, у тех, кто посередине, оказались включены идентитарные механизмы. Включены по нескольким причинам. Их спектр широк: от создания подушки экзистенциальной безопасности, стремления избежать чувства психологического дискомфорта в чужой цивилизационной среде, слиться с ней, до вполне прагматичных интересов — карьеру на интеллектуальном (относительно, конечно) поприще на Украине сегодня можно сделать только идентифицируя себя как «украинца». Обязательным условием подобной идентификации является отказ от русской культуры, русского языка, при этом допустим даже переход на позиции откровенной русофобии (всё остальное — вторично и не столь обязательно). То есть, руководствуется такая идентификация скорее негативными, чем позитивными принципами. Да и российская либеральная элита (исходящая в своих воззрениях из всё того же, рассмотренного выше, нового понимания «либерализма») склонна покровительственно относиться к таким антирусским настроениям (не только на Украине, но и в других бывших союзных республиках), использовать их в своих политических интересах, применять в качестве маркёра, легко позволяющего отличать «своих» от «чужих». Всё это также побуждает русскоязычных интеллигентов к самоидентификации в качестве «украинцев», причём — чем дальше, тем больше. Им так удобно. Удобно во всех смыслах. («Соблазн малым сим, диавольский соблазн...»!)
Увы, и сегодня мало надежд на то, что в сознании киевских и иных русских оранжистов произошли за последние 5 лет какие-либо существенные изменения. Скорее всего, и сейчас, как в ноябре-декабре 2004-го, они будут сотрясать воздух фанатичными воплями, идентичными прежним не только по сути, но даже по… ритмической структуре. Изменятся, по всей вероятности, лишь фонемы. Вместо «Ю-щен-ко!», «Ю-щен-ко!» в скором времени мы наверняка услышим «Я-це-нюк!».
Субъективно подчеркнем, что такая позиция русских и русскоязычных свидомитов значительно позорнее радикального национализма коренных и аутентичных галичан. С галичанами — всё понятно, у них своя историческая самоидентификация. По крайней мере, они свои убеждения отстаивают последовательно и непреклонно. Русской среде Украины и других бывших союзных республик такой стойкости катастрофически не хватает. И если эти мышцы не нарастут, то говорить об успехе антиоранжевого движения будет затруднительно.